Душа оборотня - Страница 27

Олег лениво поднял к глазам руку, где под повязкой на запястье лежал освященный в Князь-Владимирском соборе серебряный крестик. Надо бы перевязку постирать — грязная совсем. А крест выручает, нечисть определяет, будто миноискатель какой. Хотя и на капище греется, но тут уж ничего не поделаешь. Для освященного креста языческие боги — тоже нечисть. Странно, что при Невзоре крест начинает пульсировать, покалывать кожу. Хотя, что удивительного — заговорили мужика колдовским словом, он теперь тоже наполовину, ну, может на треть, нелюдь.

«Ага, нелюдь, — возразил себе Олег, — а на болоте жизнь спас и мне, и Вторуше. Он, да еще Сивка. Как он удержался, чтобы крови не хлебнуть? Видать, здорово свою Малушу любит — держит она его…»

* * *

Проснулся ведун с головной болью. Кряхтя, приподнялся на лавке. В узкое окошко сочился серый свет пасмурного дня, на соседней лавке храпел Вторуша. Олег встал, поморщился. Придется похмеляться. Сколько раз себе твердил: не мешай вино с медом или брагой! А как выпьешь, все да не удержишься.

На столе вокруг ополовиненного кувшина с медом валялись крошки сыра, под ногой прокатилось надкусанное яблоко — видно, купец, прежде чем упасть на лавку, от души приложился к меду и закусил дармовым угощением. Рассол Вторуша не тронул — оставил на потом. Олег припал к кувшину, отдуваясь сделал несколько крупных глотков, пожевал сыра. Тупая боль в виске постепенно пропадала, наступала приятная расслабленность, проснулся голод. Он взял яблоко, обтер о рукав, немного откусил и, натянув сапоги, спустился вниз, в зал.

Да, постоялый двор размещался на бойком месте: за столами сидели несколько купцов, возле двери, на полу, в ожидании объедков примостилась пара калик перехожих. В помещении гудел гул голосов, стоял запах жареного мяса, бражного перегара. Молчун разливал из бочонков брагу и мед, Павлина сновала между стойкой и столами гостей, успевая забегать на кухню, приглядывая за готовящейся едой.

Олег подмигнул Молчуну — не тушуйся, мол, — спросил ягодного морса и присел за стол возле стены, неподалеку от компании, состоявшей из двух купцов и работных мужиков, помогающим им в дороге. Купцы, утолив первый голод, передвинули блюдо с пирогами и тарелку с полуобглоданной птицей ближе к работникам, вольготно раскинулись на скамье, утирая пот огромными расписными платками. Оба крупные, ширококостные, с окладистыми бородами, свысока поглядывающие на прочий люд, эти мужики громогласно обсуждали прошедший торг, хвастались выручкой, связями с боярами, да заморскими купцами. Один из них, с обширной лысиной, на которой блестели крупные капли пота, то и дело поглядывал в сторону кухни, явно ожидая исполнения заказа. Второй, вислобрюхий, с толстыми щеками, подпиравшими хитрые глазки, сидел, широко расставив ноги, лениво обгладывал крылышко гуся, то и дело запивая его медом из огромной братины.

Ведун прислушался к разговору и усмехнулся. Покойный хозяин выбрал хорошее место — здесь, за хмельной выпивкой, развязываются языки, брякается на стол серебро — всяк норовит пустить соседу пыль в глаза. Проследить по какой дороге поедет очередная жертва — раз плюнуть. Шепнул слово разбойничкам — и сиди, жди, когда серебро, а то и золото, еще недавно звеневшее в кошеле у болтливого купца, зазвенит в твоем кармане.

Из кухни появилась Павлина с огромным блюдом. На нем, зажаренный целиком, дымился молочный поросенок, набитый гречневой кашей. Молчун принес еще кувшин с медом. Купцы достали ножи и под завистливыми взглядами своих работников и перехожих калик, глодавших кости у порога, накинулись на угощение. Середина аж передернуло при виде жадности, с которой они кромсали мясо, черпали огромными ложками обжигающую гречку и заливали все это кружками меда и браги. Он взял со стола кружку с земляничным морсом и прошел на кухню. Павлина с раскрасневшимся лицом ловко управлялась с горшками на печи, успевая полоскать грязную посуду в корытце.

— Все ноги так собьешь.

— Ништо, — женщина вытерла пот со лба, приостановилась, — чай, на себя робим, не на дядю. Уж я поставлю, чтоб чисто тут было, чтоб знали люди: здесь тухлятиной не потчуют. Глядишь, и заезжать почаще станут.

— Чего гостям сказала про хозяина?

— Сказала: к родне подался, раньше зимы не будет. А потом разберемся.

— Угу. Как мужик? — спросил Олег, отхлебнув из кружки.

— Хорош. Кривой, да не горбатый, серьезный, да не злой, работящий, да не суетливый. Мой мужик! — закончила Павлина прибаутки, гордо подбоченясь.

— Да, серьезный мужчина. Такого под себя не подгребешь, не скомандуешь: подай то, принеси это.

— Мужик — голова, жена — шея, куда захочу, туда и поворочу! Дня не хватит — ночью уговорю. Все одно по-моему будет. Ночная кукушка всегда дневную перекукует. Ты хотел чего, или как? Мне лясы точить некогда.

Середин даже головой покрутил, удивляясь произошедшей перемене.

— Хотел попросить в дорогу чего собрать — завтра дальше поедем. И так загостились.

— Все сделаю, благодетели. Ночь спать не буду, а вам угожу.

— Ну, спасибо.

Поставив пустую кружку, Олег покинул кухню и, перешагивая через ноги притулившихся у двери калик, вышел на воздух. Ветер быстро гнал облака, на западе их пронизывало лучами солнце; куры бродили по двору, подбирая мелкие камешки и зерна. Ведун выглянул за ворота. На бревне, привалившись к забору, сидел Невзор.

Он встретился глазами с Олегом и отвернулся. Руки его бесцельно перебирали наборный пояс, пальцы словно жили сами по себе, трогая нашитые бляшки, разглаживая узоры. Оборотень тяжело вздохнул.