Душа оборотня - Страница 86

— …тихо, тихо, уфе вфе. Теперь фтрелу. Ага, эт хорофо, фто навылет профла. Да наконефник фломай, дубина…

— Дай-ка я, — сказал еще один знакомый голос, — подержите его.

Середина схватили за руки. Он все-таки не выдержал, зашипел, когда из бедра потащили стрелу.

— Несите в дом. — Середин узнал голос Невзора и открыл глаза.

— Погоди… погоди…

Над ним склонилось странное, без бровей, ресниц и усов, голое лицо. Только глаза узнаваемы: еще теплятся в них огоньки ярости.

— Невзор?

— Я это, я. Что, не узнал? — Невзор провел ладонью по голому лицу. — Обгорел малость, не рассчитал. Уж очень яро полыхнул огонь греческий.

— Все кости собрать, — прошептал Середин, ловя его руку, — все, до единой. Сжечь… все сжечь, а прах — в реку. Проследи сам.

— Ладно, все сделаю, ты лежи.

Олег поманил Невзора пальцами к себе поближе. Тот склонился.

— Ингольф?

— Ушел, гад.

— Тогда не медли. Спалите кости и торопись к Малуше своей. Выручай ее, не то он первый успеет, и тогда уж все… Век ей волчицей жить. — Середин пожал ему руку и в лучших традициях Голливуда откинулся, как бы впадая в беспамятство.

Мужики положили ведуна на две скрещенные жерди и понесли к дому. Сам Крот шел сзади, стряхивал кровь с усов, щупал пальцами распухшие лепешками губы и ругался на чем свет стоит.

— Вот ведь дуфегуб, прямо в морду черепуфкой фаехал…

Середин смотрел на светлеющее небо — близилось утро. Звезды бледнели, прощаясь до следующей ночи, туман оседал, растворялся, прятался в землю. Перед глазами маячила спина мужика в разодранной рубахе. Мужик то и дело оборачивался, подмигивал Олегу, кивал: мол, не тужи, выходим, отмолим тебя.

Послышались женские голоса. Середин увидел над собой лицо старостихи. Она приподняла ему ворот рубашки, взглянула на рану:

— Заживет, как новый будешь.

— Ты тут не мефайфя под ногами. Давай, полотно готовь, девки пуфть воду греют. А мне медку бы надо — вифь, фубы рафтерял.

— Тебе только бы медку! Вот обиходим парня, тогда и получишь, — отрезала женщина.

Олега внесли в горницу, положили на лавку. Жена и дочери крестьянина разрезали его рубаху и штаны, приложили отвары из трав, перевязали чистым полотном прошитое стрелой бедро, плечо и рваную рану на левой руке.

— Ничего, кости целы, мясо нарастет, — приговаривала старостиха.

День прошел в полузабытьи. Под вечер пришел Невзор — попрощаться. Долго сидел возле Середина, неловко молчал, наконец осторожно пожал ему руку.

— Пойду, пожалуй. А то как бы и впрямь колдун не упредил. Ты поправляйся, а я приеду. Может, с Малушей и приеду. А навьи кости мы пожгли, и хозяйство кузнецово спалили. — Он встал, потоптался у двери. — Спасибо тебе.

Середин махнул рукой.

— Иди. Тебе тоже спасибо. Может, свидимся еще.

Невзор ушел. Ведун лежал, укрытый до подбородка теплой овчиной. Его то бросало в жар, то трясло в ознобе. Плечо горело, бедро дергало непрекращающейся болью. Заглянул хмельной мужик, вытер ему полотном взмокший лоб, улыбнулся, щерясь выбитыми передними зубами.

— Положили костлявых! Всех до единого. — Староста уже пообвыкся с отсутствием зубов и шепелявил гораздо меньше. — Мужики подоспели, ага. — Он наклонился к Олегу, дыша в лицо перегаром. — А Невзор-то, а! Кто ж он таков? Как пошел шкелеты метать: сюда голова, сюда руки-ноги… о-о! А уж скакал, чисто барс. Прям как сиганет — коня со шкелетом наземь валит, и кости рвет, грызет, ага! Меду хошь?

— Нет, не надо, — прошептал Середин. — Торбу мою принеси. Травы там у меня. И жену позови — расскажу, как заварить. А то ведь и помереть недолго.

— Что ты, что ты, — замахал руками Крот, — помрет он! И не думай! Если б не вы с Невзором… Добрава! — заорал он, обернувшись к дверям. — Добрава, иде ты есть, гость помирать собрался!

— Чего орешь? — скользнула в горницу жена, накидывая на плечи платок. — Малые спят уже.

— Ну-ка, неси его торбу.

— Да вот она, под лавкой. — Добрава наклонилась, вытянула котомку. — Чего с ней делать?

— Я тебе расскажу, только не перепутай, слышишь? — прошептал Середин.

Женщина развязала тесемки, присела на лавку и стала доставать свертки и мешочки, складывать себе на колени. Крот суетился вокруг, пытаясь помочь, пока она не шуганула его из избы.

Крестьянин вышел на двор. По улице пылили березовыми метлами бабы — староста велел промести всю дорогу, да песок в реку покидать, чтобы и малой косточки от врагов не осталось. Возле плетня стояли селяне; увидев старосту, все разом замолчали. Крот подошел к ним. Мужики смотрели с ожиданием, дышали медом, брагой — сегодня вся деревня гуляла по поводу избавления от погибели.

— Ну, что там?

— Плох ведун, — проворчал староста, хмурясь, — говорит: помру.

Мужики загудели встревоженно.

— Да нешто не вытянем, а? Надобно к знахарю в Чернигов посылать. Там, сказывают, лучший.

— Не, лучшие в Муроме, туда слать надоть.

— Свои травы у него есть, — попытался успокоить земляков староста. — Умен, ведун. Сам знает, что делать надобно. И воще, востер, как ни смотри. Я вот давеча как очухался, из избы выскочил, — гляжу, а за плетнем, — он выпучил глаза, будто все еще удивляясь увиденному, — прям смерть сама с собой бьется! Шкелеты, да на лошадиных шкелетах, а посередке — ведун, и не видать его почти, как ветром его носит, только кости летят, да сабля звенит! А потом вижу — отбежали злыдни, да стрелами его, а он — вжик сабелькой и отбил все стрелы, вот сдохнуть мне, если вру! Да со спины его достали! Ну, думаю, выручать надо — за нас парень живот кладет. — Крот приосанился. — Вот, меч я мой верный выхватил… — Он хлопнул по боку, огляделся. — Иде мой меч?